Неточные совпадения
Лука Лукич. Что ж мне,
право, с ним делать? Я уж несколько раз ему говорил. Вот еще на
днях, когда зашел было в класс
наш предводитель, он скроил такую рожу, какой я никогда еще не видывал. Он-то ее сделал от доброго сердца, а мне выговор: зачем вольнодумные мысли внушаются юношеству.
— Меня очень занимает вот что, — сказал Левин. — Он
прав, что
дело наше, то есть рационального хозяйства, нейдет, что идет только хозяйство ростовщическое, как у этого тихонького, или самое простое. Кто в этом виноват?
— Входить во все подробности твоих чувств я не имею
права и вообще считаю это бесполезным и даже вредным, — начал Алексей Александрович. — Копаясь в своей душе, мы часто выкапываем такое, что там лежало бы незаметно. Твои чувства — это
дело твоей совести; но я обязан пред тобою, пред собой и пред Богом указать тебе твои обязанности. Жизнь
наша связана, и связана не людьми, а Богом. Разорвать эту связь может только преступление, и преступление этого рода влечет за собой тяжелую кару.
— Ах, не знаете? А я думала, вам все уже известно. Вы мне простите, Дмитрий Прокофьич, у меня в эти
дни просто ум за разум заходит.
Право, я вас считаю как бы за провидение
наше, а потому так и убеждена была, что вам уже все известно. Я вас как за родного считаю… Не осердитесь, что так говорю. Ах, боже мой, что это у вас
правая рука! Ушибли?
Я бы был не
прав кругом,
Когда сказал бы: «да», — да
дело здесь не в том,
А в том, что
наш Барбос за всё за это взялся,
И вымолвил себе он плату за троих...
— Вот как мы с тобой, — говорил в тот же
день, после обеда Николай Петрович своему брату, сидя у него в кабинете: — в отставные люди попали, песенка
наша спета. Что ж? Может быть, Базаров и
прав; но мне, признаюсь, одно больно: я надеялся именно теперь тесно и дружески сойтись с Аркадием, а выходит, что я остался назади, он ушел вперед, и понять мы друг друга не можем.
— Вас, юристов, эти вопросы не так задевают, как нас, инженеров. Грубо говоря — вы охраняете
права тех, кто грабит и кого грабят, не изменяя установленных отношений.
Наше дело — строить, обогащать страну рудой, топливом, технически вооружать ее. В
деле призвания варягов мы лучше купца знаем, какой варяг полезней стране, а купец ищет дешевого варяга. А если б дали денег нам, мы могли бы обойтись и без варягов.
— Теперь в кресле, а потом, когда ты кончишь
дела, — прибавила Ольга, — ты уж займешь по
праву место в
нашей ложе.
— Правда! — ни вопросительно, ни отрицательно повторил Обломов. — Да, — прибавил он потом, — в самом
деле, ты
права: только я не хочу, чтоб они знали о
наших свиданиях, оттого и боюсь…
Наше дело теперь — понемногу опять взбираться на потерянный путь и… достигать той же крепости, того же совершенства в мысли, в науке, в
правах, в нравах и в твоем «общественном хозяйстве»… цельности в добродетелях и, пожалуй, в пороках! низость, мелочи, дрянь — все побледнеет: выправится человек и опять встанет на железные ноги…
Вот это и начал эксплуатировать Федор Павлович, то есть отделываться малыми подачками, временными высылками, и в конце концов так случилось, что когда, уже года четыре спустя, Митя, потеряв терпение, явился в
наш городок в другой раз, чтобы совсем уж покончить
дела с родителем, то вдруг оказалось, к его величайшему изумлению, что у него уже ровно нет ничего, что и сосчитать даже трудно, что он перебрал уже деньгами всю стоимость своего имущества у Федора Павловича, может быть еще даже сам должен ему; что по таким-то и таким-то сделкам, в которые сам тогда-то и тогда пожелал вступить, он и
права не имеет требовать ничего более, и проч., и проч.
Да, ты
прав, Боткин, — и гораздо больше Платона, — ты, поучавший некогда нас не в садах и портиках (у нас слишком холодно без крыши), а за дружеской трапезой, что человек равно может найти «пантеистическое» наслаждение, созерцая пляску волн морских и
дев испанских, слушая песни Шуберта и запах индейки с трюфлями. Внимая твоим мудрым словам, я в первый раз оценил демократическую глубину
нашего языка, приравнивающего запах к звуку.
— И ты поверил ему! Врет он, проклятый! Когда-нибудь попаду,
право, поколочу его собственными руками. О, я ему поспущу жиру! Впрочем, нужно наперед поговорить с
нашим подсудком, нельзя ли судом с него стребовать… Но не об этом теперь
дело. Ну, что ж, обед был хороший?
Да неужели же, князь, вы почитаете нас до такой уже степени дураками, что мы и сами не понимаем, до какой степени
наше дело не юридическое, и что если разбирать юридически, то мы и одного целкового с вас не имеем
права потребовать по закону?
— А наши-то тулянки чего придумали, — трещала участливо Домнушка. — С ног сбились, всё про свой хлеб толкуют. И всё старухи… С заводу хотят уезжать куда-то в орду, где земля дешевая.
Право… У самих зубов нет, а своего хлеба захотели, старые… И хохлушек туда же подманивают, а доведись до
дела, так на снохах и поедут. Удумали!.. Воля вышла, вот все и зашевелились: кто куда, — объясняла Домнушка. — Старики-то так и поднялись, особенно в
нашем Туляцком конце.
Я в полном смысле слова Иоанн безземельный, порадуюсь, что тебя занимает собственность. Мы совершенно в разных обстоятельствах и потому вкусы
наши различны. Буду ждать известий о твоем
деле, лишь бы тебе удалось доказать свое
право' вопреки всем министрам…
Я объяснил со смехом пополам, послал
нашу рыбу в Тобольск. Между тем, шутя, пересказал этот необыкновенный случай в письме к сестре. Пусть читают в канцелярии и покажут губернатору, что он не имеет
права возвращать писем. Формально
дела заводить не стоит…
Вообще я недоволен переходом в Западную Сибирь, не имел
права отказать родным в желании поселить меня поближе, но под Иркутском мне было бы лучше. Город
наш в совершенной глуши и имеет какой-то свой отпечаток безжизненности. Я всякий
день брожу по пустым улицам, где иногда не встретишь человеческого лица. Женский пол здесь обижен природой, все необыкновенно уродливы.
Второе твое письмо получил я у них, за два
дня до кончины незабвенной подруги
нашего изгнания. Извини, что тотчас тебе не отвечал —
право, не соберу мыслей, и теперь еще в разброде, как ты можешь заметить. Одно время должно все излечивать — будем когда-нибудь и здоровы и спокойны.
— Я, брат, точно, сердит. Сердит я раз потому, что мне дохнуть некогда, а людям все пустяки на уме; а то тоже я терпеть не могу, как кто не
дело говорит. Мутоврят народ тот туда, тот сюда, а сами, ей-право, великое слово тебе говорю, дороги никуда не знают, без
нашего брата не найдут ее никогда. Всё будут кружиться, и все сесть будет некуда.
— Чем? Надоедаете вы мне,
право, господа, вашими преследованиями. Я просто, со всею откровенностью говорю, что я художник и никаких этих ни жирондистов, ни социалистов не знаю и знать не хочу. Не мое это
дело. Вот барышни, — добавил он шутя, — это
наше дело.
Три
дня, непосредственно следовавшие за этим разговором, имеют большое
право на
наше внимание.
Мы в последние пять лет, говоря высокопарным слогом, шагнули гигантски вперед: у нас уничтожено крепостное
право, устроен на новых порядках суд, умерен произвол администрации, строятся всюду железные дороги — и для всех этих преуспеяний мы будем иметь в
нашем маленьком собрании по представителю: у нас будет и новый судья Марьеновский, и новый высоко приличный администратор Абреев, и представитель народа Замин, и прокурорский надзор в особе любезнейшего Захаревского, и даже предприниматель по железнодорожному
делу, друг мой Виссарион Захаревский.
— Главное, не забывайте, что
наше дело совсем
правое, мы отстаиваем заводские интересы, а Тетюев разводит фантазии.
— То американцы… Эк вы приравняли… Это
дело десятое. А по-моему, если так думать, то уж лучше не служить. Да и вообще в
нашем деле думать не полагается. Только вопрос: куда же мы с вами денемся, если не будем служить? Куда мы годимся, когда мы только и знаем — левой,
правой, — а больше ни бе, ни ме, ни кукуреку. Умирать мы умеем, это верно. И умрем, дьявол нас задави, когда потребуют. По крайности не даром хлеб ели. Так-то, господин филозуф. Пойдем после ученья со мной в собрание?
И вот он бежит в русский ресторан, съест bitok au smetane — и
прав на целый
день. И все думает: ворочусь, буду на Петровской площади анекдоты из жизни Гамбетты рассказывать! И точно: воротился, рассказывает. Все удивляются, говорят: совсем современным человеком
наш Иван Семеныч приехал!
— Какое мы
право имеем выкидывать его из
нашего общества? Он человек вежливый… приличный… он дворянин… здешний помещик, наконец… Хочет подписаться — прекрасно, не хочет — его
дело.
Воображаю, как отрицательно завертелись за спиной пальцы Якова при таком вопросе и как он доказывал, что «опять-таки
дело наше правое, Петр Александрович».
— Я не имею
права ни начинать, ни прекращать
дел, — пояснил ей вежливо полковник, — а могу сказать только, что ничего не имею против того, чтобы
дела не вчинали:
наша обязанность скорее примирять, чем раздувать вражду в семействах!
— Правда, что взамен этих неприятностей я пользуюсь и некоторыми удовольствиями, а именно: 1) имею бесплатный вход летом в Демидов сад, а на масленице и на святой пользуюсь
правом хоть целый
день проводить в балаганах Егарева и Малафеева; 2) в семи трактирах, в особенности рекомендуемых
нашею газетой вниманию почтеннейшей публики, за несоблюдение в кухнях чистоты и неимение на посуде полуды, я по очереди имею
право однажды в неделю (в каждом) воспользоваться двумя рюмками водки и порцией селянки; 3) ежедневно имею возможность даром ночевать в любом из съезжих домов и, наконец, 4) могу беспрепятственно присутствовать в любой из камер мировых судей при судебном разбирательстве.
— Я сто раз его срезывал, даже на той неделе еще раз обрезал. Он в смотрительской комнате, в училище, пустился ораторствовать, что праздничные
дни будто заключают в себе что-то особенное этакое, а я его при всех и осадил. Я ему очень просто при всех указал на математически доказанную неверность исчисления праздничных
дней. Где же, говорю,
наши праздники? У вас Рождество, а за границей оно уже тринадцать
дней назад было. Ведь
прав я?
И потому как человеку, пойманному среди бела
дня в грабеже, никак нельзя уверять всех, что он замахнулся на грабимого им человека не затем, чтобы отнять у него его кошелек, и не угрожал зарезать его, так и нам, казалось бы, нельзя уже уверять себя и других, что солдаты и городовые с револьверами находятся около нас совсем не для того, чтобы оберегать нас, а для защиты от внешних врагов, для порядка, для украшения, развлечения и парадов, и что мы и не знали того, что люди не любят умирать от голода, не имея
права вырабатывать себе пропитание из земли, на которой они живут, не любят работать под землей, в воде, в пекле, по 10—14 часов в сутки и по ночам на разных фабриках и заводах для изготовления предметов
наших удовольствий.
— Господа! необходимо, однако ж, чем-нибудь решить
наше дело! — первый прервал молчание тот же Собачкин, — мне кажется, что если мы и на этот раз не покажем себя самостоятельными, то утратим
право быть твердыми безвозвратно и на веки веков!
— Alea jacta est, [ — Жребий брошен (лат.).] — проговорил он. — Посвящается раб божий Василий во псаломщика от литературы… Дай бог
нашему теляти волка поймати. А впрочем, не в этом
дело, юноша… Блюди, юноша, дух
прав и сердце смиренно. Одним словом — ура!..
— Да, молодец! без малого годов сотню прожил, а на всем веку не бывал так радостен, как сегодня. Благодарение творцу небесному, очнулись наконец право-славные!.. Эх, жаль! кабы господь продлил
дни бывшего воеводы
нашего, Дмитрия Юрьевича Милославского, то-то был бы для него праздник!.. Дай бог ему царство небесное! Столбовой был русский боярин!.. Ну, да если не здесь, так там он вместе с нами радуется!
Чтобы не распространяться об этом, заметим одно: требование
права, уважение личности, протест против насилия и произвола вы находите во множестве
наших литературных произведений последних лет; но в них большею частию
дело не проведено жизненным, практическим образом, почувствована отвлеченная, философская сторона вопроса и из нее все выведено, указывается
право, а оставляется без внимания реальная возможность.
Дело все в разнице
наших убеждений: то, что, вероятно, вам представляется безнравственным, по-моему, только
право всякой женщины, а то, что, по-вашему, священный долг, я считаю одним бесполезным принуждением и насилованием себя!
Под селом Вереи, которое стоит на крутом
правом берегу,
наша барка неожиданно села на огрудок благодаря тому, что дорогу нам загородила другая барка, которая здесь сидела уже второй
день. Сплавщики обеих барок ругнули друг друга при таком благоприятном случае, но одной бранью омелевшей барки не снимешь. Порша особенно неистовствовал и даже плевал в сплавщика соседней барки, выкрикивая тончайшим фальцетом...
— Прошлого года, после сражения под Борисовым, в одном жарком авантпостном
деле мне прострелили
правую руку, и я должен был в то время, как
наши армии быстро подвигались вперед, прожить полтора месяца в грязном и разоренном жидовском местечке.
— Вот уж
наши ребята из-за рощи показались. Пойдем, Кондратий Пахомыч, в мирскую избу. Если они в самом
деле захватили какого-нибудь подозрительного человека, так надобно его порядком допросить, а то, пожалуй, у
наших молодцов и
правый будет виноват: auri est bonus… [по золоту хорош… (лат.)]
— Конечно, батюшка, за
правое дело бог заступа; а все-таки, как проведают в Москве, что в
нашем селе легло сот пять, шесть французов, да пришлют сюда полка два…
Наш брат, русский человек, любит почавкать, — начинает Фридрих Фридрихович, давая вам чувствовать, что когда он десять минут назад называл себя немецким человеком, то это он шутил, а что, в самом-то
деле, он-то и есть настоящий русский человек, и вслед за этой оговоркой Шульц заводит за хлебом-солью беседу, в которой уж гостю приходится только молчать и слушать Фридриха Фридриховича со всяческим, впрочем,
правом хвалить его ум, его добродетель, его честность, его жену, его лошадь, его мебель, его хлеб-соль и его сигары.
Позднейшие обстоятельства показали, что правильное появление вечерами на
нашей лестнице этой востроглазой девушки в самом
деле было достойно особенного внимания, но что хотя Янко, в качестве живого человека, имел полнейшее
право на собственный роман в Петербурге, однако же тем не менее эта востроглазая особа совсем не была героинею его романа.
Мы на
днях с семейством переедем сюда из
нашей Сокольничьей дачи, и вашему студенту,
право, не стыдно было бы зимою бывать у нас, где он по воскресеньям встретит своих бывших товарищей-кадетов Ваню и Петю Борисовых.
На другой
день гадания уже не повторялись, но вечер был оживлен не менее обыкновенного, и мы или упрашивали дам на круг легких танцев, или, расхаживая с ними по зале, старались сказать что-нибудь приятное. Вдруг слышу, кто-то вкладывает руку под мой
правый локоть, оглядываюсь, —
наша добрейшая хозяйка.
Одно из таких
дел, которое, выражаясь судейским слогом, зачислено решенным впредь до востребования, —
дело, недавно поступившее в архив, — тяжба романтизма и классицизма, так волновавшая умы и сердца в первую четверть
нашего века (даже и ближе); тяжба этих восставших из гроба сошла с ними вместе второй раз в могилу, и нынче говорят всего менее о
правах романтизма и его бое с классиками — хотя и остались в живых многие из закоснелых поклонников и непримиримых врагов его.
Она некоторым образом действительно была
права в своем неудовольствии на Бешметевых: во-первых, если читатель помнит поступок с нею Владимира Андреича на свадьбе, то, конечно, уже согласится, что это поступок скверный; во-вторых, молодые, делая визиты, объехали сначала всех знатных знакомых, а к ней уже пожаловали на другой
день после обеда, и потом, когда она начала им за это выговаривать, то оболтус-племянник по обыкновению сидел дураком, а племянница вздумала еще вздернуть свой нос и с гримасою пропищать, что «если, говорит, вам неприятно
наше посещение, то мы и совсем не будем ездить», а после и кланяться перестала.
И в самом
деле, может ли женщина надеяться на успех, может ли она нравиться
нашим франтам, если с первого взгляда скажут: elle a 1'air bourgeois [у нее вид мещанки (франц.)] — это выражение, так некстати вкравшееся в
наше чисто дворянское общество, имеет однако же ужасную власть над умами — и отнимает все
права у красоты и любезности...
Помнишь ты мое последнее письмо — то письмо, в котором я вздумал было рассеять твои опасения и отсоветовал тебе выезжать из Петербурга? Ты заподозрил его принужденную развязность, ты не поверил
нашему скорому свиданию: ты был
прав. Накануне того
дня, когда я написал к тебе, я узнал, что я любим.
Краснов. Премудрость,
право премудрость! Не
нашему уму это понимать! Мы знаем одно, что… прилепился к жене своей, вот и все. Прилепился, ну и кончено
дело. Когда я теперича с тобой сам-друг, так мне хоть всё огнем гори! (Целует ее.) Сегодня пойду деньги получу, завтра тебе обновку куплю.